А.С.МАКАРЕНКО
СИМФОНИЯ ШУБЕРТА
Ужин, как обычно, был в шесть часов. За ужином секретарь совета
бригадиров Виктор Торский прочитал приказ:
"Несмотря на героическую штурмовую работу колонистских бригад,
остается еще много дела. Поэтому совет бригадиров постановил: сегодня
время с восьми часов вечера до трех часов ночи считается как рабочий
день с перерывом на обед в одиннадцать часов. Рапорты бригадиров - в три
часа пятнадцать минут, спать - в три двадцать. Завтра встать в девять,
построиться к первомайскому параду в десять часов.
Заведующий колонией - Захаров,
ССК - Торский".
Производственный корпус, новенький, двухэтажный, с балконом... На
свежеокрашенном полу ничего нет, кроме блеска, у порога распростертый
мешок приглашает вытирать ноги. Под левой стеной выровнялись в длинной
шеренге товарные "красные пролетарии", а справа, во всю длину цеха,
протянулись солидные фрезерные "цинциннати" и "вандереры", перемежаемые
высокими худыми сверлильными станками. А между этими рядами разместилась
сложная семья зуборезных и долбежных станков. Четыре ряда фонарей, еще
без абажуров, заливают ровным светом стены, потолки и станки. Колонисты
по одному, по два пробираются на балкон и любуются этим великолепным
итогом многолетних своих трудов - новым советским заводом, настоящим
заводом, который завтра будет торжественно открыт.
Зато в самой колонии не управились; И в главном здании и в литере
"А", где расположились спальни, успели побелить, но не успели
устроиться. В колонии сейчас точно после погрома. По всем комнатам, по
коридорам разбросана мебель, валяются клочки бумаги, куски фанеры, стоят
у стены рамы, лестницы, щетки...
Торский - в кабинете Захарова. В кабинете, как в боевой рубке. Против
Торского сидит садовник и просит:
- Это ничего, что ночь, вы же все равно будете работать... А цветы
кто приготовит? Вы же мне обещали давать по десять человек, а давали по
пять.
Торский смотрит на садовника и бурчит:
- Днем вам дали сорок человек, днем мы решили все кончить, а ночь
оставили для себя. А теперь вы опять просите. Это же ночь, поймите, это
- наше время!
- Товарищи, так и розы ваши и гвоздики ваши... Я же не успею...
- Сколько вам?
- Десять человек.
- Три. Похожай, дашь из твоей бригады троих?
- Виктор... Да откуда же я возьму? У меня театр!
- У тебя все комсомольцы. Управишься. Давай.
- Ну, есть, - недовольно тянет Похожай и вытаскивает из кармана
блокнот, чтобы выбрать для садовника самый слабый рабочий комплект.
Садовник все же облизывается от удовольствия. Торский напоминает ему:
- Только с восьми! Алексей Степанович сказал: до восьми - полный
отдых.
Дирижер оркестра, толстый, краснолицый Лошаков, прослушал этот
драматический отрывок и исчез потихоньку. Через пять минут откуда-то
донесся слабый сигнал. Заведующий колонией Захаров, подняв голову от
бумаг, спросил удивленно:
- Почему сигнал?
Дежурный бригадир маленький Руднев сорвался со стула:
- Да кто же это играет?.. Сигналка - вон лежит! На маленьком столике
лежала длинная труба с белой лентой. Никто в колонии не имел права
давать сигнал, кроме дежурного трубача по приказу дежурного бригадира.
- Это они сами... сами играют... Нахально играют "сбор оркестра"!
Руднев смеется и вопросительно смотрит на Захарова:
- Разогнать?
- Жаль... Знаешь что... пусть они... поиграют, ведь у них завтра
концерт.
***
Захаров вышел в коридор. У окна стоял главный инженер Василевский,
сухой, строгий, прямой, как всегда. Еще осенью он не верил ни в колонию,
ни в колонистов... По коридору пробегали озабоченные малыши: они спешили
закончить личные дела к восьми часам. Увидев Захарова, Василевский
отошел от окна:
- Пойдемте послушаем музыкантов, они разучивают прекрасную вещь, я
уже два раза слушал: симфонию Шуберта.
В будущей физической аудитории, где уже стоят стеклянные шкафы, за
столами музыканты. Кажется, что их страшно много. Дирижер отделывает
симфонию Шуберта. Захаров и Василевский присели в сторонке.
Захаров устал, но нужно приготовиться к еще большей усталости, и
поэтому хорошо прислониться головой к холодной стене и слушать. Он
различает в сложном течении звуков то улыбки, то капризы, то
восторженную песнь, то заразительный хохот, то торжественный звон. Пять
лет назад он создавал этот замечательный оркестр, который считается
теперь одним из лучших в стране.
Сорок мальчиков, сорок бывших бродяжек, играют Шуберта. Они
поглядывают на Захарова и, вероятно, волнуются...
Дирижер кривится и бессильно опускает руки и голову - музыка
нестройно обрывается.
Дирижер смотрит на Головина - большой барабан. Захаров еле заметно
улыбнулся: он знает, сколько мучений испытал дирижер, пока нашел
охотника на этот инструмент.
- Сколько у тебя пауза? - страдальчески-вяло спрашивает дирижер.
- Семь, - отвечает Головин.
- Семь! Понимаешь, семь? Это значит шесть плюс один, или пять плюс
два, но не три, не три, понимаешь, не три! Надо считать!
- Я считаю.
- Наконец, надо на меня смотреть.
- И на вас смотреть и в ноты смотреть... - говорит Головин
недовольным баском.
- Чего тебе в ноты смотреть? Написано семь, сколько ни смотри, так и
останется семь.
- Вам хорошо говорить, а мне делать нужно. Мальчики хохочут, смеется
дирижер, смеется и Головин.
- Чем вы его накормили сегодня? Сначала!
***
В восемь часов вышел на площадку лестницы Володька Бегунок и проиграл
сигнал на работу. С лестницы спускаются девочки в красных косыннках.
Сегодня у них геройская задача - навести блеск на все окна, на все
стекла шкафов, на все ручки.
Первая бригада Зырянского развешивает по аудиториям, спальням и залам
портреты и зеркала - этой работы хватит на всю ночь. Не меньше работы
досталось и третьей бригаде: на всех дверях надо прикрепить стеклянные
голубые таблички, на которых золотом написаны названия комнат.
Шестнадцатая бригада девочек приводит в порядок столовую. Шестая
натирает паркет. У каждой бригады своя задача, - и задача большая,
По всем коридорам и залам рассыпала свою агентуру четвертая
комсомольская бригада, пользующаяся сегодня монопольным правом
переносить мебель из помещения в помещение. Уже в начале вечера бригаду
назвали "Союзтрансом". "Союзтранс" доставляет грузы по указанию
дежурного бригадира и об их дальнейшей участи не заботится. Вот принесли
из столярной огромные шкафы для химической лаборатории, вот притащили из
подвала несколько зеркал, доставили в классы десятки столов... И вот уже
весь "Союзтранс" отдыхает в кабинете, и бригадир Скребнев говорит,
усмехаясь:
- Биржа труда!..
В кабинете же сидят пять-шесть малышей, несущих службу связи. Этим
сегодня придется побегать. Для связи малыши незаменимы.
- Володька, - говорит Захаров, - срочно Зырянского!
Володька очень хорошо знает, насколько было бы неприличным спросить,
где может находиться Зырянский. Володька дрыгает рукой (это значит
салют), шепчет "есть" и вырывается в коридор. В коридоре он нюхает
воздух и бросается к дверям тихого клуба, потом останавливается и вдруг
летит в противоположную сторону, перескакивает по ступенькам лестницы,
проносится по коридору второго этажа, перелетает через мостик, съезжает
на перилах, и вот он уже в спальне і 39 дергает за рукав Зырянского:
- Алешка, в кабинет!
Алеша спешит в кабинет, а Володя не спеша бредет за ним, и по дороге
его зоркие, памятливые глаза замечают, где расположились бригадиры и
другие нужные люди.
В тихом клубе сосредоточены главные силы малышей. Здесь они под
руководством учителя Маленького устраивают три уголка: Ленина, Сталина и
1 Мая.
Ах, сколько здесь дела, сколько дела! Сколько метров материи, сколько
картин, рамок, портретов, букв, гвоздей, кнопок, картона, золотой,
серебряной и красной бумаги! Весь тихий клуб в обрезках бумаги, везде
стоят банки с клеем, стучат молотки и стрекочут ножницы. Малыши то
сосредоточенно работают, то щебечут и спорят, то в мире с Маленьким, то
в конфликте, но дело все же подвигается.
Здесь же работают и два пацана из Кролевца: Волончук и Коленке. Они
прибыли в наш город неделю назад, специально в колонию имени 1 Мая. В
совете бригадиров они заявили, что желают жить в колонии. Совет
бригадиров долго расспрашивал их о разных семейных обстоятельствах, но
мест в колонии все равно нет. Дежурный накормил кролевецких парнишек
обедом, а после обеда они поплакали и куда-то исчезли. На другой день
малыши снова явились, сидят на крыльце и ждут. Захаров увидел их и
сказал Торскому:
- Чего сидят? Отведите их в приемник.
- Они уже там были.
- И что же?
- Да вот опять пришли...
- Идите в приемник, вас в колонию не приняли. Они скрылись, а сегодня
к вечеру снова пришли, улыбнулись Торскому и отправились прямо на работу
в тихий клуб. Один из них курносый, круглоголовый, с умными серыми
глазами, второй - дурашливее и похитрее. В тихом клубе они что-то
прибивают маленькими молоточками и рассказывают:
- Батьки и мамы давно нету... Ни... Мы городяны. Та у мене бабка
есть, а у Волончука никого, так вин пас... коровы. Там коровы у городян
у кажного... Про колонию давно прочулы, наши плотныки тут робылы... Чого
бабкы жалко? Бабка не пропадэ, ей люды по-мохуть...
Малыши к этой паре относятся сочувственно, иначе не дали бы молотков
в руки.
К обеду много работы было уже сделано, и Захаров с Торским пошли
проверять. Зашли и в тихий клуб. Уголки почти готовы, остались последние
мазки, по полу уже прыгают члены шестой бригады: натирают полы.
Кролевецкие парнишки что-то вырезывают ножницами.
- А эти чего здесь?
Кролевецкие задрали головы и молчат. Только у Коленко в одном глазу
задрожала маленькая слеза. Торский взял Захарова за пуговицу:
- Да пусть они уже остаются... для праздника.
Захаров положил руку на круглую голову мальчугана:
- Добре. Тащи их к доктору.
- Да доктор спит, наверное.
- Ничего не спит. Колька в больничке пол натирает. В коридоре
заиграли сигнал на обед. Колонисты потянулись в столовую. "Союзтранс"
пронес на плечах несколько спящих малышей...
***
В десять часов утра отдохнувшие, розовые, в парадном блеске, с
вензелями на рукавах, колонисты выстроились против цветников. За
цветниками сверкали вымытые окна их колонии. Площадка перед новым
заводом была посыпана песком.
- Под знамя, смирно!
Вытянулись, подняли руки в салюте.
Оркестр загремел знаменный марш. Взволнованные и строгие вышли из
главного входа знаменщики. Еще через минуту пятьсот членов колонии имени
1 Мая, по восьми в ряд, играя на солнце всеми красками радости и
молодости, маршем пошли в город. Сейчас у них нет никаких долгов перед
людьми: все сделано, все поставлено на место.
Вышли на шоссе. Справа строятся к параду рабочие машиностроительного
завода. Люди уступают дорогу колонистам. Между рядами мужчин и женщин,
разрывая воздух вздохами оркестра, гордо проходят пятьсот юношей.
- Машиностроительному заводу салют! Пятьсот рук вспорхнули над
головами. Лица у рабочих розовеют под солнцем. Они смеются и аплодируют.
Сайт управляется системой
uCoz